Не то чтобы что-то отразилось у нее на лице — скорее в неподвижности плеч, в движении руки. Не знаю, что дало мне возможность это увидеть — сила Ашера или еще что-нибудь. Но я увидела, и мне пришла в голову чудесная, пугающая догадка.

— Ты хочешь ее убить. Ты планируешь убить Изначальную Тьму и самой стать главой Совета.

С совершенно непроницаемым лицом она ответила:

— Не говори абсурда. Никто не нападает на Милосердную Мать.

— Ага, я знаю, и для того есть очень веская причина. Она тебя убьет на фиг, Белль. Подомнет, как каток, и раздавит, ничего не оставив от тебя.

Она попыталась, но не смогла скрыть надменности. Наверное, если ты живешь дольше, чем Христос мертв, то нельзя не нажить себе надменности.

— Если ты объявишь кому-либо войну, Белль, то, поскольку я Sardre de Sang в своих правах, ни я, ни мои люди не придут на твой зов. Здесь ты не получишь помощи, — заявил Жан-Клод.

— Помощи от вас, мои ma petite catamites? Я найду других мужчин для выполнения ваших функций. — Она развернулась, зашелестев юбками Мюзетт. — Идемте, мои крошки, отряхнем от ног своих прах этой провинциальной дыры.

— Одну секунду, госпожа моя. — Это был голос Валентины. Она присела в очень низком реверансе, шелестя накрахмаленным платьем. — Бартоломе и я уронили свою честь из-за поступка Мюзетт.

— И что же, крошка?

Валентина осталась склоненной в реверансе, будто могла держать эту позу вечно.

— Мы просим твоего соизволения остаться и загладить нашу вину перед оборотнями.

— Non, — ответила Белль.

Валентина подняла глаза на нее:

— Они подверглись насилию, как я когда-то, и я разбередила их раны. Я молю о разрешении остаться и залечить их.

— Бартоломе! — позвала Белль.

Бартоломе вышел вперед и упал на колено, склонив голову.

— Да, госпожа.

— Таково твое желание?

— Non, госпожа, но честь требует от меня загладить свою вину. — Он поднял глаза, и что-то мелькнуло на его лице от того мальчишки, которым он был когда-то. — Они выросли взрослыми, но шрамы, оставшиеся у детей, глубоки. Мы с Валентиной сделали их глубже. Об этом сожалею я, а ты, госпожа, более других знаешь, что сожалею я не о многом.

Я ожидала, что Белль скажет: нет, собирайтесь и уходим. Но она сказала другое:

— Оставайтесь, пока честь не получит удовлетворения, потом возвращайтесь ко мне. — Она перевела глаза на Жан-Клода: — Если ты позволишь им остаться?

Он кивнул:

— Пока честь не будет удовлетворена — oui.

Я не была с этим согласна, но что-то в лице Белль, что-то в лице Жан-Клода, что-то в напряжении тела Ашера подсказало мне: здесь происходит нечто, чего я, вероятно, не понимаю.

— Если волки будут так любезны, то они проводят наших гостей в их комнаты собрать вещи, а оттуда — в аэропорт.

Ричард вроде бы очнулся, будто он тоже был под какими-то чарами. Хотя я так не думаю. Он смотрел на меня на коленях у Ашера, на Мику, прислонившегося к стене рядом с нами. Натэниел подполз к нам сзади, и я, подняв руку, позволила ему положить голову ко мне на колени.

— Мы их проводим, — ответил Ричард, но без всякой интонации. Потом он открыл рот, будто хотел сказать еще что-то, но повернулся, и волки двинулись за ним. Они собрали всех людей Белль и повели их обратно к гостевым комнатам.

Белль только раз оглянулась на Валентину и Бартоломе, оставшихся позади в белых с золотым одеждах. Этот взгляд говорил о многом. Я вряд ли когда-нибудь точно узнаю, но думаю, что Белль ощущала вину не только перед Валентиной, но и перед Бартоломе. Насчет Валентины я понимаю, потому что вампир линии Белль совершил непроизносимую мерзость. Но обращение Бартоломе в вампира в детском возрасте было сделано из деловых соображений, а я не думаю, что деловые соображения хоть сколько-нибудь терзали совесть Белль. И все же она обрекла его на вечность в детском теле, но с аппетитами взрослого мужчины. Белль разрешила им остаться, хотя предлог был слабый. Разрешила остаться, потому что вина — удивительно мощный побудительный мотив, даже среди мертвых.

Глава 52

Я проснулась в темноте, окруженная успокоительной тяжестью спящих вокруг меня тел. По густоте тьмы и слабому свету из соседней ванной я поняла, что лежу в кровати Жан-Клода. Я помнила, как Жан-Клод отдал нам свою кровать, потому что уже почти наступил рассвет, а вряд ли кто-либо из нас хотел повторения вчерашнего утра. Странно, но то, что случилось с Ашером, будто насытило мой ardeur. Или я просто слишком устала. Еще недавно я бы вообразила, что приобретаю над ним власть, но я уже перестала строить догадки насчет того, на что способен ardeur. Слишком часто я не угадывала.

Света было мало, чтобы разглядеть явственно, но щекотание кудрей возле моей щеки сказало, что мне в шею уткнулся лицом Мика. Его рука тяжело и тепло лежала поперек моего живота, нога переплелась с моими. На бедрах у меня лежала другая рука, и еще одно лицо утыкалось в бок, еще одно тело свернулось в тугой шар рядом со мной. Даже не протягивая руку его ощупать, я знала, что это Натэниел.

Серебряная полоска света из ванной освещала бледную худую руку, небрежно брошенную поперек вытянутой ноги Мики. Ничего, кроме руки, из-под одеял не было видно. Руку я знала и понимала, что под этими стащенными в кучу одеялами находится Зейн и все остальные части тела Черри. Я не возражала против спанья большой теплой кучей, но решительно возражала против спанья в одной постели с такими свиньями, которые все одеяла натягивают на себя. Черри сама по себе еще ничего, но когда она с Зейном, то приходится отвоевывать каждый дюйм одеяла, отчего не отдохнешь, или плюнуть и спать так. Особенно тяжело, как выяснилось, удержать во сне шелковые простыни Жан-Клода.

Я не знаю точно, что меня разбудило, но знала, что у леопардов-оборотней слух лучше и обоняние тоже. Если они не насторожились, то, наверное, я что-то во сне увидела.

А потом я услышала — очень-очень тихо. Это звонил мой телефон будто со дна глубокого колодца. Я попыталась сесть и не смогла — меня держали двое мужчин.

Раздался стон, потом худощавая рука убралась с ноги Мики и исчезла под пухлой простыней. В следующий момент раздался скользящий звук, тупой стук, проклятие и шелест разгребаемой одежды. Сонный голос Черри сказал:

— Да?

Молчание, потом:

— Нет, это не Анита. Одну минутку.

Вторая рука Черри полезла под простыню в ногах кровати. Голос Зейна пробормотал со сна:

— Чего?

— Телефон, — простонала Черри.

Он схватил телефон и — я ничего не успела сказать — произнес:

— Алло?

Помолчал секунду, потом:

— Да, одну минуту, она здесь. Сейчас.

Из груды простынь высунулась бледная и на этот раз мужская рука, тыча телефоном примерно в мою сторону, но я все равно не могла подняться. Телефон болтался так, что мне его было не достать.

Наконец я смогла спихнуть с себя руку Мики и попыталась сесть.

— Мика, подвинься, я до телефона не достаю!

Он что-то неразборчиво промычал и откатился от меня, повернувшись длинной линией спины. Натэниел взял у Зейна телефон раньше, чем я успела до него дотянуться.

Он заговорил уже не так спросонья, как предыдущие.

— Простите, как вас представить?

Я наконец-то села.

— Дай сюда телефон.

Натэниел протянул мне телефон:

— Это Зебровски.

Я на секунду опустила голову, тяжело вздохнула и взяла трубку.

— Привет, Зебровски, что стряслось?

— Блейк, сколько народу у тебя в постели?

— Не твое дело.

— И женский голос. Я не знал, что тебя и в эту сторону повело.

Я нажала кнопку на часах — посмотреть на подсвеченном циферблате, сколько времени.

— Зебровски, мы проспали всего два часа. Если ты позвонил узнать о моей половой жизни, я ложусь спать обратно.

— Нет-нет, извини. Это просто, — он тихо засмеялся, — очень было неожиданно. Я постараюсь дразниться по минимуму, но, честно говоря, обычно ты мне не даешь столько поводов. Я не виноват, что отвлекся.